Комиссия по составлению хроники Великой Отечественной войны

Стенограмма беседы c                                                                     Беседу проводит ученный секретарь

т. Яблонским В.И.                                                                        сотрудник Комиссии т. ЕЛОВЦАН Ф.Л.

                                                                                                      Записывает т. Рослякова О.А

Киев. «Ленкузница». 22 февраля 1944 года.

 

Яблонский Василий Иванович – котельщик.

Год рождения 1908. Место рождения г. Киев. Украинец. Был в комсомоле, потом механически выбыл.

Ленкузня эвакуировалась, но остались рабочие, которые были забронированы, и работали до последнего дня. По сложившимся семейным обстоятельствам я не поехал.

Когда немцы вступили в г. Киев, ими был издан приказ – всем явится по месту работы. Пришли до завода, потом говорят придите через день, через два дня, через неделю.

Директором завода был Таиров – инженер, который уехал с немцами.

Через неделю взяли первую партию рабочих, кажется человек сорок. Я поехал на село, привез кое-то кушать. На завод не берут. Пришлось пойти на биржу и зарегистрироваться. На бирже дают направление идти работать на завод «Большевик». Это направление я проносил два месяца в кармане. Потом немцами стали вывешиваться приказ за приказом о саботаже. Вижу, что дело плохо. Иду в фирму Ганебек. Поступил туда работать. Восстанавливали депо. Там я работал котельщиком.

Я очевидец такого случая: немец железнодорожник и другой немец железнодорожник, но один из них ниже по чину. Немец, старше чином, подошел ко второму немцу, что-то гергочет по-немецки. Тот вытянулся перед ним. Он его раз по физиономии. Тот стоит, хоть бы что. Он его другой раз.

Из этого можно заключить, какое отношение могло быть к нам. Они нас за людей не считали.

Заработная плата была две марки в день, двести грамм хлеба двенадцать раз в месяц, на работе обед – просто баланда с вонючей колбасой, а то и без этого. Против того, что у нас теперь дают, обед куда!

Как существовали? Раздевались, продавали свою одежду, меняли. Я поехал раз на село, забрал мануфактуру, скатерть, что было. Поехал на Уманьщину. Это была какая-то исключительная фирма, что за прогул не садили, а вообще за прогулы сажали в концлагери. Поехал на Уманьщину на станцию Фронтовка. Наутро идем менять по селу. Зашли в одну хату. Эту хату окружили жандармы и нас. Проверяют документы. – Партизаны? Нас забрали. Повезли в жандармерию на станцию Аратово. В субботу взяли, заперли, в понедельник в двенадцать часов открыли дверь. Даже оправиться не выпускали, не говоря о том, что не давали ничего кушать. Нас двоих забрали. Вызывают нас на допрос. Немец, который делал допрос, так облокотился – «Я вас освобождаю. Все ваше майно, что привезли, конфискуем. Если на протяжении двенадцати часов задержитесь, вы отсюда не вернетесь. пригрозил, чтобы мы не распространяли слухи, что нас пограбили. Сели на поезд и поехали. Приехали домой без ничего. Вообще поездами ездить не разрешили, даже стреляли. «Аус свайс!», довольно! Но нашего брата не испугаешь. Цеплялись и ехали, все равно или так пропадаешь или так пропадешь. – есть надо.

В нашей фирме квалифицированных немцев не было. Начальником нашей мастерской был сапожник. Ихнее бюро ему эскиз дало. Он зажал этот эскиз и норму не дает. Бюро дало ему длину болта 550 м.м., он делает длину болта пять с половиной метров. Что я буду говорить, что это не правильно? Делай, что меня это касается? Наделали сто штук. Потом выкинули эти болты.

В последнее время кое-кто из ребят сгруппировались и сводки доставали наши советские. Это было в 1943 году за полгода перед вступлением Красной армии.

Саботаж у нас был полнейший. Мы всячески виляли, ничего не работали. Придешь, ходишь, ходишь. Я был бригадиром, потом меня сняли с бригадирства. «К чорту[,] я буду работать!». Мы знаем, что работаем для уничтожения своего брата, какая может быть заинтересованность в работе!

Работали с шести часов утра до шести часов вечера. По окончании работы раздает карточки и еще заставлял час и два работать. Завернёшься и пошел. В этой фирме был такой режим для прогулов, что можно было еще жить.

Когда началась эвакуация[,] я вообще не ходил на завод. Вначале немцы начали давать хорошие пайки. Если им нужно было тысячу человек, а пришло только двадцать – грузить надо, грузить некому – иди работай, получишь паек. Если бы пришла вся тысяча, разве бы дали такой паек. Человек 40-50 выходили на работу, больше не было. Когда началась эвакуация, мы прятались.

Фирма находилась под Соломенским мостом. Эти мастерские и сейчас есть. Во время эвакуации жандармы ходили с облавой. Каждый приспосабливался.

Мы так рассчитывали, что в первую очередь будут мужчин хватать. Мужчины прятались, а семьи дома сидели.

Я был дома. Заходит соседка: «Прячьтесь, жандармы!». Я выскочил из квартиры в сарай. Выскочил и думаю: «я то убежал, но сосед может меня выдать. Добегу до него[,] присоединю его к себе!». Я до двери, а жандармы стоят около фортки ворот. Соседка дверь закрыла на щеколду. Я до середины двора дошел ,жандарм кричит: «ком, ком!» Я в сарай. Жандарм подбегает к сараю: «Выходи, стрелять буду!». А я уже шмыгнул в яму. Сижу, задвинулся там. Он вторично: «Выходи, стрелять буду!». Рвет двери и заходит в сарай. В сарае разного хлама много: боченки какие-то, мусор. Он давай этот хлам выкидывать. Минут десять копался и не мог меня найти.

Когда такое дело, что здесь можно спастись, давай копать яму. Выкопал коридор метра три влево, прямо комнату сделал. Три ночи ночевал там. Сидел я там до 29-го. Я бы и дольше высидел в этой камере, да жена по вечерам приходит, плачет. «Вы прячетесь, вы себя спасаете, а что мне делать? У меня ребенок два года третий и старшему сыну двенадцать лет»

Люди выезжают. Буду виноват перед своей семьей. Ну ладно[,] что будет, то будет. «Едем, пускай меня по дороге забирают?» Когда погрузились, жена говорит: «Может быть остаться?» Проехали в Мотивиловку.1. Садимся на прямой поезд. Нагрузил пять мешков, кое-что закопал дома разного барахла. Оказывается[,] этот поезд в Мотовиловке не останавливается. Подхожу к немецкому машинисту. Русские машинисты уже не водили тогда поезда. Когда фронт был дальше, наши машинисты водили поезда.

Было у меня три пачки папирос и деньги. Я до машиниста.

- Пан! Даю ему папиросы. – Мотовиловка стоп!

Он взял папиросы.

Мотовиловка стоп никс, а по малому, малому поезд будет ехать.

Даю ему тысячу рублей. Говорю: «По малому никс. Киндер, жена».

Он увидел деньги: «Гут пан. Мотовиловка стоп».

В этот раз наши самолеты бомбили. Это было в половине восьмого вечера. Он на двадцать минут поезд задержал.

Из этого можно заключить, насколько они дешевы. За тысячу рублей можно купить немецкого машиниста.

Так доехали до Мотовиловки.

Я уехал из Киева 29 октября. 6 ноября Киев был взят. Я приехал в Киев 9-го ноября.

Этот начальник мастерской на одном человеке может зло сорвать. Не понравиться человек, он и будет его гонять и бить. Система очень ужасная, палочная, ни за что могут побить.

У нас такая мастерская – стучи и все. Когда нас начальник мастерской уехал в отпуск на две недели, его замещал Ганс. При нем мы совсем ничего не делали. Тот целыми днями пил. «Мне, говорит, пшиско едно, да сына убиты, жене капут при бомбежке в Гамбурге, остался один.

Один парень попался с солью, набрал из вагона соли пуда три. Его забрали, пересидел до утра, выпустили и все. Все что можно наши крали. Придет машина, поставят эту машину во дворе мастерской – бензин был, утром нема бензина! Все равно выцедят.

У нас работал один паренек нормировщиком. Он связи какие-то имели сводки почти ежедневно получал. В последнее время организовалась группа, но фактически эта группа ничего не делала. Он в Киеве и сейчас считается на правах партизана. Он нам говорил, как можно больше надо саботировать.

На базаре продавали на украинские и оккупированные марки. Когда пришли немцы, на базаре все появилось. Были случаи, когда немцы забирали продукты с базара.

После вступления немцев 28 сентября был приказ: всем жителям Киева сдать радиоприемники. Все понесли сдавать. Сдали. Потом приказ: украинцы получают радиоприемники по предъявлении паспорта. Побежал народ получать радиоприемники. Кто сумел, тот двенадцать получил. Прошло два дня, издают приказ: всем радиоприемники сдать. Сдали. Кто взял, тот этот понес, а кто не брал, тот свой понес. Комендатура была на углу Прорезной. Там, где было Пятое госкино[,] взрыв получился. Начал рваться Крещатик. На следующий день издают приказ: «Всем жидам г. Киева явиться с ценными вещами на жидовское кладбище к восьми часам утра. Довольно тяжелая картина: детишки маленькие, калеки, на колясках везут грудных детей. Больше ста тысяч немцы расстреляли в Бабьем Яру. Всех из автоматов покосили. Были такие слухи, что впоследствии, немцы делали там раскопки и эти трупы сжигали.

Немцы считают себя очень культурными[,] но по моему они не культурны. Идет немец по улице, встанет на улице и оправляется.

Если взять молодых, так процентов восемьдесят сами кидались немцам на шею. У меня напротив сосед. У него три дочери. Три машины каждый день стояли вечером.

Один раз меня избили. Я сам сделал воровство тоже. Когда эвакуировался, пришел с одним товарищем[,] что-нибудь достать. Нема ничего. Залезли в вагон, взяли три пуда соли. Пришлось попасться немцам в руки. Товарищ удрал, я остался. Он меня схватил, держит. «Пан войнер, никс войны». Ко мне подошел еще немец. Тот вынимает револьвер и рукояткой по переносице. Потекла кровь. Второй раз по губам. Со второго раза я упал. Стали меня топтать ногами. Избили до полусмерти, загнали в камеру. Сижу. Ночью прикинулся до решетки. Удрать можно, но все документы у них. Я уйду, они семью возьмут. Решил что будет.

На следующий день жена берет малыша и старшую дочку. Приходит туда и давай просить немца, чтобы меня отпустил. «Никс, концлагерь». И все. Приходит пожилой немец. – Что такое паненка? Так и так, мужу надо идти на работу. «Гут, гут». Берет ключ, открывает. Я говорю, что я не крал, просил человека ему помочь. Я ему помог. Отпускает. Тот молодой говорит: «бери соль». Я говорю, что это не моя соль.

Красть не стыдно под таким лозунгом: грабь награбленное. Теперь красть преступление.